В октябре армия Пугачева – огромная! 24 тысячи человек – уже стояла под стенами Оренбурга. До столиц старой и новой доходили страшные слухи о беспримерной жестокости повстанческой армии. Шайка воров и бродяг – так называли ее в Петербурге. Естественно, на усмирение бунтовщиков была послана армия, собранная в основном из тыловых гарнизонов. Боевые полки находились далеко, война с Турцией продолжалась. С амвонов церквей неслись воззвания, разоблачающие злодея: «Император Петр Федорович III помре, Емелька Пугачев есть вор и похититель чужого имени».
На казачий и крестьянский люд Приуралья и Заволжья эти призывы не оказывали никакого действия. А хоть бы не царь. Тот, кого вы называете Емелькой Пугачевым, обещает свободу и землю, он призывает убивать дворян-душегубов, и имущество их и пожитки разрешает брать себе в пользование. Это было всем понятно и соблазнительно. Разбушевался народ в праведном гневе. Изводили под корень не только дворянские семейства, но и попов, приходы грабили, а церкви жгли.
В столичных церквях никаких воззваний не читали. Манифест о самозванстве Пугачева был напечатан всего в двухстах экземплярах и читать его следовало только на землях, охваченных восстанием. Зачем без нужды пугать подданных из-за незначительной стычки с казаками где-то на окраинах империи? Столичные жители охотно верили в эту «стычку на границе». Другое дело иностранные дипломаты. Послы ловили слухи, ждали новых потрясений и строчили депеши на родину, мол, ничего толком неизвестно, близкие ко двору чиновники держат дело в строжайшей тайне, но, видно, положение очень серьезно.
Павла слухи о пугачевском мятеже волновали чрезвычайно. Он жадно ловил все подробности о военных действиях. Опять ожили призраки, и тень отца являлась во снах, но выглядел он странно – не в мундире, не в парике с буклями, а в странном кафтане и медвежьей шапке, надвинутой на самые брови. И смотрел на этот раз покойный император не стылым и мертвым глазом, а как-то бодро и с усмешкой. Проснувшись на мокрых от пота простынях, Павел сжимался в комок и думал, думал… Каков он, этот человек, принявший имя отца? Вчера вечером князь Голицын как бы походя, мимоходом бросил: «А злодей-то принародно объявил, что сделает вас своим законным наследником. Сведения верные. Каково, а?» – и не поймешь, глумится ли князь или подсказывает, мол, ваше высочество, пора бы вам заявить о своих правах. Но это же страшно! Матери верить нельзя. Во имя власти она не остановится перед убийством. Ведь порешил же ее сладострастник батюшку! А что если теперь Павел на очереди? И еще реплика, как бы случайная. Английский посол, рядом за столом сидели, вдруг шепнул ему на ухо: «Европа, между прочим, считает, что весь этот казачий бунт замыслен Пугачевым с единой целью – посадить вас на трон».
Павел ничего не ответил, только побледнел страшно, а минуту спустя и вовсе ушел из гостиной. И даже друг, верный человек Андрей Разумовский, затеял ненужную беседу. Началось все с безобидного замечания:
– Вы плохо выглядите.
Павел только усмехнулся сардонически, де, с чего бы ему выглядеть хорошо.
– Вы не больны, ваше высочество?
– Если болен, то душой.
– Их высочество вчера обмолвилась про скандал во дворце. Какие-то стекла в еде. Это правда?
– Ах, Натали всегда преувеличивает! Но стекла действительно были. И все так глупо. Если и в самом деле хочешь всыпать в еду стекло, то хоть истолчи его. А здесь просто склянками от разбитой рюмки посыпали немецкие сосиски. И подали, как ни в чем не бывало.
– Вас хотели отравить? – пошептал с ужасом Разумовский.
Павел пожал плечами, и тут сердечный друг схватил его за руку и произнес срывающимся от волнения голосом:
– Государыня короновалась, я знаю. Но тогда она объяснила свою коронацию вашим малолетством. Это было давно. Вы выросли. Народ вас любит. Когда год назад вы сильно простудились и были опасения за вашу жизнь, в Петербурге говорили: «Павла отравили, потому что он честный и добрый». Я сам слышал.
– Оставим этот разговор, – резко сказал Павел. – Уйдите, прошу вас. Я должен остаться один.
Сейчас эту болезнь называют манией преследования. Она была у Павла в раннем детстве, но потом угасла сама собой. Да, у него не было любящей матери, но были достойные и участливые учителя, а главное, был Панин, и цесаревич ему полностью доверял. Последний и помог ему избавиться от душевной болезни.
Сейчас мать отобрала у него Панина. Никита Иванович был отставлен от должности обер-гофмейстера наследника еще до венчания. Екатерина отблагодарила его более чем щедрыми подарками, но настоятельно приказала подыскать себе жилье вне дворца. И вообще чем меньше вы, Никита Иванович, будете видеться с их высочеством, тем лучше будет и для вас, и для него. Сентенция эта не была высказана прямо, но этого и не надо было. Императрица и Панин отлично понимали друг друга.
Екатерина в это время была очень ласкова с сыном, но Павлу в каждом слове ее, в каждом жесте чудилась неискренность. Напугана она злодеем Пугачевым? Или ей и сейчас море по колено? Не угадаешь. Счастье великое, Гришка Орлов получил отставку. Правда, есть новый фаворит, без мужчин в спальне матушка ни одну ночь не может обходиться, но слуги шепчут, что отношения государыни с Васильчиковым нерадостные. Слышали даже, как Их Величество плакали в своих спальных покоях. Отчего плачет? Боится за трон или любовник недодал ласк пресыщенной куртизанке?
Надо, однако, согласиться, что с государством матушка управляется умело. Недаром подхалимы всех мастей называют ее правление благодетельным. Павел должен доказать этой гордой женщине, что тоже способен мыслить по-государственному. У него есть своя программа.
И вот в тайне от всех он сочинил записку, короткую, но выразительную. Этот труд уже ничем не походил на детские «Размышления о принципах правительства». Там он высказывал чужие мысли, которые кто-то «звонил ему в уши». Теперь он решил думать сам. Его новая «записка» касалась в основном армии, но в ней просматривалась и главная мысль: не гоже России пухнуть, как на дрожжах, бесконечно расширяя свои пределы. Земли и пространств у нас более, чем достаточно, вот только порядка на этой земле нет. Дворянство ведет расточительную жизнь, ему до нужд отечества и дела нет. А что касаемо армии, так каждому здравомыслящему человеку должно быть ясно – мы должны вести не наступательную, а оборонительную политику. Рекрутские поборы вредны крестьянам. Армию надо сократить и ввести в ней строгую регламентацию.
